Статья Елены Рябининой «И не могу - читаю до конца», опубликованная на «Фергане» 21 февраля 2012 года, вызвала шквал комментариев, в которых отразились все взаимные исторические претензии и стереотипы россиян и жителей Центральной Азии. И если статья была о том, что граждане Узбекистана, Таджикистана или Кыргызстана не могут получить в России статус беженца - им в лучшем случае просто откажут, а в худшем - экстрадируют, - то в комментариях начали обсуждать, «а чего они вообще сюда едут».

Мы публикуем ответ Елены Рябининой комментаторам. Заметим, что обычно мы так не делаем: отвечать тем, кто не понял, о чем статья, довольно бессмысленно, можно только посоветовать перечитать. Но комментарии ясно продемонстрировали, что не только миграционные службы и силовики не желают вникать в суть проблем и чихать хотели на принятые законы и подписанные Россией международные конвенции. Самим россиянам на все это тоже плевать. Людям кажется, что выгнать азиатов обратно в «свой мустакиллик» - это достойный и справедливый ответ на давнее «езжай своя Россия», кем бы ни был этот азиат и какие бы пытки его ни ждали на родине. Что правосудие - не в законе, а в такой кривой, но свершившейся «мести».

Что тут скажешь… Только то, что написала в ответ Елена Рябинина, руководитель программы «Право на убежище» Института прав человека.

– Ты кто тут такой?

– А ты кто такой!

– А по морде?

– Сам дурак!

– Дурак – это ты, а я тут местный.

– Где – тут? Вот здесь уже я местный, а ты тут уже козел.

Такая примерно дискуссия развернулась в комментариях к моим заметкам о том, как российская миграционная служба с неизменным успехом уворачивается от обязанности объективно исследовать обстоятельства тех, кто просит убежища в России.

О чем только ни потолковали заинтересованные читатели – и кто кого кормил во время Великой Отечественной; и что, где и почем продавалось в незабвенные времена; и кто кого куда посылал, когда совок лопнул, забрызгав все вокруг продуктами своего метаболизма; и даже чьи скины скинее – тоже обсудили. В общем, перетерли все, что угодно, кроме того, с чего началось – почему плохо, что закон «О беженцах» в России не работает.

Ох, не стану я, пожалуй, о вечных ценностях – гуманизме, сострадании, презумпции невиновности и иже с ними. Попробую-ка лучше по-другому.

Господа хорошие, хочу сообщить вам по секрету одну страшную тайну – только чур, никому, ладно? Статья была вовсе не о том, где живется лучше – в России ли, в Европе, Узбекистане, Америке или на острове Пасхи. И не о дружбе народов на просторах СНГовии. И не о том, все ли поголовно искатели убежища – действительно беженцы, не затесался ли среди них кто-то нехороший. И даже не о том, нужны или не нужны беженцы России – тут уж поздно пить боржоми, потому как думать об этом надо было без малого 20 лет назад, когда в 1993 году Российская Федерация присоединялась к Конвенции ООН 1951 г. «О статусе беженцев».

В этот раз я писала вообще не о беженцах и не о странах их исхода, а о России. И этот, как выразился один из комментаторов, «ушат грязи на нашу страну» – ровно то, что она, страна наша, производит своим правоприменением.

Можно, конечно, стараться пробегать мимо этого благоухающего сосуда, и желательно, на выдохе. Только вот беда – мимо одного, может, и удастся проскочить, но ведь не об другой, так о третий споткнешься непременно. И если кто полагает, что паралич какого угодно из законов в государстве может быть частным случаем – мой привет ему и горячие поздравления! Надеюсь, у него все в порядке с принадлежащими ему по неотъемлемому праву российского гражданина социальными гарантиями, трудовыми и жилищными правами, не говоря уже об избирательном. Его бабушки-дедушки как сыр в масле катаются на свои пенсии, дети в школе рядом с домом бесплатно получают блестящее образование, участковый доктор назубок знает имена и анамнезы всей семьи, а при встречах с полицией наш благополучный уникум с трудом сдерживает порыв подарить цветы хранителю порядка за безупречную защиту себя и домочадцев. Все правильно, ничего не забыла?

Только вот таких благополучных почему-то встречается в нашей с вами России все меньше и меньше, зато ушатов – ровно наоборот. И меня как-то не устраивает, что они уже чуть не на каждом перекрестке. Странно, но не нравится, что из них уже хлещет через край, заливая и Конституцию, и все законы и международные договоры, вместе взятые, ну и конечно, нас с вами заодно. И не думаю, что, следуя дремучему принципу «не колыхни», можно хоть что-то продезинфицировать – по крайней мере, ни одного такого примера в истории не попадалось, а вот противоположных – сколько хошь. Может, все-таки, стоит приоткрыть крышки, да в каждый десятиведерный сосуд – по паре горстей марганцовки?

Лучшей марганцовкой в таких случаях оказывается закон – разумеется, если применять его в точном соответствии с его же духом и буквой, а не декламировать навзрыд, задвигая в дальний угол при любом колебании внутри- или внешнеполитической погоды на дворе. Оно, конечно, прискорбно, что частенько приходится убеждать в этом наших правоприменителей через Страсбург, наказывая за их непонятливость российский бюджет на десяток-другой тысяч евро. Честное слово, самой жалко – а что делать? Иначе-то выходит себе дороже (смотри выше). Арифметика – она же, зараза, штука бескомпромиссная: деление беззакония на ноль неизменно оборачивается его же бесконечностью.

Теперь, как говорится, вернемся к нашим законам – например, к тому из них, который «О беженцах». Штука в том, что он, как и Женевская Конвенция 1951 г., требует предоставлять убежище тем, кого в стране исхода преследуют за их политические или религиозные взгляды, расу, этническую принадлежность или принадлежность к неугодной властям социальной группе. И ничего он не говорит ни про «национальную память поколений», в которой всегда можно нарыть сколько угодно взаимных обид, ни о том, чтобы беженец выбирал себе новую родину по этническому или конфессиональному признаку – ничего подобного. Куда смог выбраться – там и проси убежища. Потому как сам смысл слова «беженец» означает, что человеку не до жиру: ему бы безопасность и защиту, а остальное все приложится. Про социальные гарантии скромно умолчу, хоть и они там как-то прописаны – они у нас, как известно, для многих прописаны, но об этом тоже см. выше.

В нем, в этом законе, ни слова нет о том, почем были в приснопамятные застойные годы «эти самые пылесосы, стиралки и холодильники», о которые спотыкался мой читатель в Оше и не спотыкался в Новосибирске, и откуда они тогда в Киргизии взялись. Молчит он и о том, «как сам Узбекистан относится к людям, попросившим убежища в этой стране», и о том, кто, кому и почему 20 лет назад кричал «езжай своя Россия». И неудивительно, что молчит, т.к. это закон Российской Федерации, а не Узбекистана и не Киргизии. И насчет депортаций узбеков из Швеции он тоже ничего не упоминает – небось, по той же причине.

Ну что ж, давайте тогда определяться с приоритетами. Что будем во главу угла ставить: чтобы в России законы перестали быть романсами для Чайки (генпрокурора РФ - ред.) с оркестром под художественным управлением дирижера Бортникова (директора ФСБ РФ - ред.) и стали разумным, понятным и недвусмысленным сводом правил, по которым можно комфортно и предсказуемо жить в этой стране? Или, все-таки, утром – прекращение депортаций из Швеции, а все остальное – можно и вечером?

Сдается мне почему-то, что вряд ли большинство соотечественников предпочло бы второй вариант. А раз так, то кричать: «А у вас негров линчуют!» - в ответ на то, что в нашем собственном дому не все ладно – только доказывать, что мы не самые худшие в мире. Ну, если это – предел мечтаний, то все в порядке: пока на белом свете есть Пхеньян, нашей национальной гордости ничто не угрожает.

Дальше поехали – зато ближе к телу. Думаете, если предоставлять беженцам этот статус в России, от нас убудет? Ну да, мы же точно знаем, куда идут наши налоги до последней копейки, потому и уверены, что, принимая беженца, Россия оторвет что-то от нас с вами, не так ли? А от кого ж еще-то – не от обслуги же, которая обливается потом, «как рабы на галерах», и все – во имя нашего с вами блага и здравия, потому как «любит всех». Бюджет наш транспарентен аженьки до рези в глазах и каждой бабе Мане в Вологодской губернии ясен, как стеклышко. А что молоко она последний раз брала в ларьке у станции аж с прошлой пенсии – так это как раз потому, что беженцы все выпили. Одним словом, если в кране нет воды, то причем тут водопроводчик, ДЭЗ и ЖКХ в целом?

Может, все-таки, если той самой, упомянутой выше, марганцовки в ушат сыпануть, то и самим полегчает, и на беженцев останется?

Теперь немножко о том, кто ж они такие – эти самые беженцы. Чувствую путаницу в читательском сознании, которое рисует их этаким обобщенным ненасытным гастарбайтером с террористическим уклоном. Ну, давайте разбираться.

Ненасытный гастарбайтер – это, разве что, в смысле «ни разу не насыщался». Есть среди них и такие – те, которые приехали сюда на заработки, причем вполне законно, и ни о каком убежище не помышляли до тех самых пор, пока не выяснилось, что в их отсутствие дома насочиняли против них страшенные обвинения. Они называются «беженцами на месте».

Есть и другие, действительно бежавшие из своей страны, потому что угроза подобных преследований уже нависла над ними неотвратимо, а иногда и повторно. А единожды вкусив сего блюда, добавки просят редко.

В комментах к прошлой статье был совершенно резонный вопрос: откуда я знаю, что обвинения липовые – материалы дел изучала, что ли? Вы будете сильно смеяться, но таки изучала и изучаю – все, что есть в экстрадиционных делах в отношении наших заявителей. И такого в них иногда вычитываю, что никакому Конан Дойлю не снилось.

Хотите примеры? Извольте.

Один заядлый экстремист сподобился посягнуть на конституционный строй Республики Узбекистан аж в начале 1990-го – т.е. года за полтора до Беловежских соглашений, когда ни Республики Узбекистан, ни ее конституционного строя и в помине не было. Другой изверг угрожал безопасности своей родины тем, что помогал продуктами женам и детям осужденных земляков. Про третьего уже упоминала – страшный исламский экстремист так здорово отметил освобождение из-под экстрадиционного ареста, что оказался в состоянии позвонить своему адвокату только на следующее утро, но и тогда у него все еще «заплетык языкался». Четвертый, спасая раненых во время Ошской резни, обнаружил продажу лекарств из международной гуманитарки – ну и загремел в розыск с подачи продавца. Пятый умудрился тогда же, в тех же краях и обстоятельствах зверски убить женщину ровно за сутки до того, как ее муж последний раз говорил с ней по телефону.

Так что, рассказки – рассказками, а частенько сами обвинительные документы оказываются лучшим подтверждением того, что обращение человека за статусом беженца более чем обоснованно, потому как на его уголовное дело даже белых ниток не хватило. И не увидеть этого можно только в одном из двух случаев: либо тщательно зажмурившись, либо исполняя команду не видеть. Но причем же здесь закон?

Ну, и напоследок, все-таки, не удержусь от лирики. Кто бы объяснил, почему при слове «беженец» надо первым делом вспоминать, как кто-то когда-то обидел тебя в Ташкенте, и срочно проделывать то же самое с совсем другим человеком уже в Москве? Чтобы, не приведи, господи, не оказаться чуток умнее и добрее обидчика? Хоть убейте, не пойму, почему разговор об убежище непременно должен скатиться к базару, где каждая торговка вовсю нахваливает себя саму и свои лепешки, одновременно поливая последними (или, если с претензией на интеллигентность, то предпоследними) словами соседку и ее пирожки? Что хотите доказать, господа – что все мы произошли от прародичей, которые метили свою территорию и загрызали чужаков? Кто бы спорил.

Но ведь с тех пор появились кой-какие дополнительные средства коммуникации, кроме зубов и клыков. Почему бы не воспользоваться?

Елена Рябинина, руководитель программы «Право на убежище» Института прав человека